Статья для каталога выставки «Другие», Меир Аксельрод, графика
Галерея «Проун», Москва, 2010 год
Будущему художнику Мееру (Марку) Аксельроду шел тринадцатый год,
когда в начале Первой Мировой войны его семью вместе с другими еврейскими
семьями изгнали из местечка Молодечно на Виленщине.
Власти опасались, что из-за близости языков евреи могут сотрудничать с немцами.
После войны Аксельроды обосновались в Минске.
«… Улицы горбились, зарастали травой и выходили в поле. Дощатые тротуары вдоль канав поскрипывали под ногами одиноких прохожих…
По вечерам в пятницу в раскрытых летом окнах виднелись зажженные в посеребренных подсвечниках свечи. В окна выглядывали обитатели домишек, иногда выносили стулья прямо на тротуар, и на них усаживались, скрестив натруженные руки какой-нибудь старик в картузе или старуха в старенькой клетчатой шали. Небольшие дворы кончались огородом. Ближе к городу попадались вывески: сапог или самовар, синий сифон для зельтерской воды в овале, ножницы или примус. Это будет мир художника Аксельрода…
Вот, наконец, кривоватый серенький домик, ничем не выделяющийся из множества таких же. Желтые ставни, тесовая крыша, местами покрытая мхом. Дверь с улицы. Марк сам открывает нам дверь и вводит в маленькую комнату. Низкие потолки маленьких комнаток будут сопровождать его почти всю жизнь…», — писал друг Аксельрода художник Филипповский.
На графическом факультете ВХУТЕМАСа Аксельрод становится любимым учеником Фаворского, но вскоре оставляет гравюру. «Я больше не гравирую. Гравюра мешает мне непосредственно выражать то, что я чувствую при виде модели. Между нами становятся доска, резец, печать. Это все требует расчета, рационального использования и в конечном итоге охлаждает»,- писал художник.
Учителя Аксельрода работали над законами построения художественного произведения. Их аналитическое творчество сменилось в искусстве художников следующего поколения более непосредственным отношением к окружающему миру. Стал важен сам процесс творчества. Быстрое рисование с натуры позволяло создавать изображение более лиричное и непосредственное.
Рисунки – едва ли не главное в творчестве Аксельрода в 20- х годах.
Чаще всего это темпераментные и острые портреты. Строгий и аскетичный отбор деталей помогает подчеркнуть характер модели. «Чтобы точно нарисовать модель – надо найти соответствие между разрезом глаз и рисунком уха», пишет художник.
Иногда Аксельрод добавляет некоторые детали — табурет, угол стола, элементы мебели в пространстве, но фон остается почти всегда чистым. Это сочетание плоскостного и пространственного в рисунках Аксельрода придает им лаконичную выразительность. Стремление к простоте рождает глубину.
В 1928 году Абрам Эфрос писал о рисунках Аксельрода на выставке «4 искусства»: «…Я должен передать словами очень трудное ощущение. По виду это – самые скромные, ненарядные, непритязательные рисунки. Они не останавливают ни виртуозностью, ни тематикой. Они просты и будто бы бедны… Но эта простота вдруг начинает нашему внимательному и требовательному взгляду развертывать одну за другой черты редчайшей жизненной насыщенности того, что изображено и совершенно свежего мастерства того, как это сделано. Сквозь эти как будто только «реалистические», как будто только «изобразительные» наброски проступают залежи «измов» левого искусства, понятых, переработанных, дифференцированных, разборчиво введенных. Если понятие «революционная форма искусства» имеет смысл – это одно из лучших ее проявлений…»
Каждый год Аксельрод ездил по белорусским еврейским местечкам.
Он рисовал на одном листе с двух сторон, на обороте обоев и старых плакатов. Отсутствие установки на создание шедевра. Ежедневный творческий труд.
Художник Кастелянский вспоминал:
«Приезжаем не то под Смиловичи, не то под Логойск. Классическое местечко. Глинистый тракт, покривившаяся синагога, зеленоватые козы, похилившиеся крылечки. Остановиться негде. Есть, правда, постоялый двор, но у нас этюдники, холсты, складные мольберты… Оставив свою поклажу на постоялом дворе, обходим несколько домишек… Заходим напоследок еще в один дом. На дверях вывеска: «Мужской и военный кравец (портной)»… За столом, покрытым грубым рядном, сидит старый еврей с кривым носом и в белых носках. Марк хватает меня за руку: «Я отсюда никуда не пойду. Смотри, это то, что нужно.» И мы уговорили. Старик охотно позировал и постепенно рассеялось недоверчивое, недоуменное отношение…»
Иудаизм говорит, что пророческий дар, данный великим прорицателям древности не исчез полностью с разрушением Первого Храма. Он перешел к людям искусства, которые неосознанно, интуитивно могут предчувствовать будущее. Затаенная грусть, печальная задумчивость моделей Аксельрода сейчас гораздо понятнее нам, отделенным почти столетней исторической дистанцией от изображенных им стариков и детей.
Художник явно предчувствовал гибель местечка, в котором родился и вырос.
Это чувство весьма характерно для всей плеяды еврейских художников того времени – оно читается в работах Шагала, Юдовина, Альтмана. Все они ездили в творческие экспедиции по еврейским местечкам. Кладбище и похороны – частые темы этих художников в 20-е годы. Однако экспрессивный фантастический характер их образного языка не повлиял на Аксельрода. Чуждость местечка в Советской России, трагизм исчезновения родной для него среды художник передавал через образы портретируемых. Стремление к документальной точности соединилось в его рисунках с трогательной поэтичностью, эти дети и старики – жители захолустных местечек — как будто предвидят свое будущее.
Работы конца 20-х – начала 30-х годов – одна из вершин в творчестве Аксельрода. Работая в самые тяжелые для советского искусства годы, он наперекор обстоятельствам упорно отстаивал свой путь. Нищета, забвение не пугали его. Рисование карандашом в конце 20-х годов сменилось рисованием кистью, предопределив дальнейший переход к живописи. Однако рисовал Аксельрод всю жизнь.
Созданный им графический цикл сейчас воспринимается как памятник уничтоженному еврейскому миру.
При жизни Аксельрод почти не выставлял своих рисунков, предпочитая выставлять живопись. Эта тенденция в какой-то мере сохранилась и на посмертных выставках. Галерея «Проун» впервые в таком объеме выставляет рисунки художника.